Тирмен - Страница 125

125

– Кто как, – кинул на ходу Казимир Сигизмундович. – Ты о чем, Гаврош? Благолепия не хватает? Меньше попов слушай!

Пиджаки, рубашки, платья, памятные по Средней Азии халаты, кипы, тюбетейки, шляпы всех видов и фасонов. Запах горящих дров, аппетитный дымок жареного мяса, дух лекарств – резкий, тревожный. Кондратьев принюхался: корвалол. Точно, корвалол. И снова – люди, люди, люди. Обычные, разные, похожие и непохожие.

Живые.

– Сюда! – Рука дзядека уверенно тянула дальше. Ага, кажется, тропа. Узкая, но пройти можно, даже вдвоем.

– И куда теперь?

– Ориентирую по местности! – Дедушка Казимир остановился на тропе, повернувшись спиной к обрыву, к белому туману, за которым прятался Иерусалим. – Прямо перед нами Масличная гора, западный склон. Религиозные басни оставим для несознательных, равно как антинаучные слухи про грядущее явление Высшего Существа именно в этом месте…

«Я соберу все народы, и приведу их в Долину Иосафата, и там произведу над ними суд…» – подсказала память. Книга Иоиля. В Судный День по темным галереям, скрытым в толще Масличной горы, мертвые всего мира сойдут в тесное ущелье у высохшего Кедрона. Господь взойдет на вершину, гора раскроется, мириады усопших восстанут…

И свершится Суд.

Он, бывший тирмен Петр Леонидович Кондратьев, стоит в мертвой долине царя Иоасафата.

– Гавро-о-ош! – Дзядек, всезнающий и всепонимающий, шагнул ближе, обнял за плечи. – Пройдет, сейчас пройдет, по себе знаю… У лекарей такое зовется «шок». Слушай, давай по кебабу съедим? У Али приличное заведение. Чисто, недорого. И винцо славное.

Петр Леонидович сглотнул. Кебаб, да под хорошее вино, лучше грузинское, красное… Стоп! Пусть столь нелюбимые дзядеком попы ошиблись, напутали, солгали…

Но Смерть – не сказка! И то, что он здесь, – не ложь!..

– Удивляешься? – Дзядек улыбнулся, окинул взглядом кручу, нависшую над головами. – Люди остаются людьми, Гаврош. Даже тут они верны своей природе. Человек – потрясающее создание, если задуматься. В чем правы господа мракобесы, так это насчет свободы воли. Воли у нас – никаким черпаком не вычерпать. А воля, да еще в сочетании со свободой – смесь почище «греческого огня». С другой стороны, что непонятного? Попали сюда, бухнулись на колени, постояли часок. Захотели кушать. Проснулось любопытство. Я, например, сразу принялся определять вместимость долины и склона при максимальной уплотненности. А после расчетов стал осваиваться. Как все.

Кондратьев подумал и кивнул. Насчет мракобесия судить рано, а вот подружка Любопытство и впрямь живуча… Население Земли – шесть миллиардов с хвостом. Это которые в данный момент по матушке-Земле ходят. Если на каждого выделить один квадратный метр… Можно еще вероятность встречи подсчитать: с друзьями, с сослуживцами, с особистом Карамышевым, с Леонидом Семеновичем Пантелкиным.

С Леной.

С мамой, с папой…

– Насчет Суда, скажу я тебе, Гаврош, ясности нет. Будет время, обсуди вопрос с буддистами. Или с парсами. Кто ждет, кто кебабы жарит. А кто верит, что обойдется как-нибудь. Мало ли, на чем наши Феи столкуются!

Феи… Да, дзядек, я помню твою сказку. Фея Небес – и Вечная Спутница. И напутствие помню. На окраине Каховки, словно чуя беду, ты заставил меня выучить адрес: Петроград, 12-я Василеостровская линия…

По синему небу бежали стада легких курчавых облаков. Это здесь. В осенней степи в небе летели серебристые острые стрелы.

– А может, все проще, дзядек? Ничего этого нет. Есть больница, палата, подушка под головой. Я умираю, кровь заливает мозг. И перед финалом вижу то, о чем часто думал: тебя, Иосафатову долину, людей в ожидании суда и приговора. Может, жизнь – электрическая лампочка? Сейчас меня погасят, потом выкрутят из гнезда, выбросят, забудут?

– Может, и так…

Губы дзядека сжались, строгое, лишенное возраста лицо помолодело. Ярко вспыхнули глаза – синие, как здешнее небо.

– Я бежал с каторги, из «Колесухи», самого страшного места во всей Сибири. Весна, мокрый снег по колено, а впереди – река, широкая, чуть ли не в полверсты. Моста нет, лодки нет, ледоход. За спиной – погоня. Стоял я, смотрел на реку и думал: может, перейду, может, льдиной накроет. Потом вспомнил, что практика – критерий истины. Решил проверить.

– И как?

Дзядек ответил не сразу. Перевел взгляд вверх, но не на небо – на скальный гребень.

Туда, где на картине ждала Фея Земли, Вечная Спутница.

– Меня арестовали на другом берегу, Гаврош. Но реку я перешел. Ищешь ответ? Он там, наверху. Пошли!

Петр Кондратьев расправил плечи, поднес к лицу правую ладонь, пошевелил пальцами. Слушаешься, паршивка? Вот и славно! Бой ведут не до последнего патрона. Бой просто ведут – до последнего. Пусть исчисляют, взвешивают и делят.

А мы пойдем наверх.

Там – расстрельный лес, там – наша Дама. Там тот, кто заменит тирмена Кондратьева.

Там – мой друг.

Бой должен быть закончен. Победой, триумфом, поражением…

Не важно.

Пот заливал глаза. В висках злыми толчками билась кровь. Камни норовили выскочить из-под ног. Склон казался бесконечным, рос, становился круче, выше…

Выше, выше, выше…

Мысли исчезли. Пропал страх. Лишь чей-то Голос, мерный, равнодушный, красиво и четко выговаривал полузабытые слова:

«Я соберу все народы и приведу их в долину Иосафата и там произведу над ними суд за народ Мой и за наследие Мое…»

Не было сил оглянуться, остановиться, перевести дух. Вверх, все время вверх – мимо мертвых камней, мимо мертвых могил.

Выше, выше…

«И о народе Моем они бросали жребий и отдавали отрока и продавали отроковицу за вино, и пили. И что вы Мне, Тир и Сидон, и все округи Филистимские? Хотите ли воздать Мне возмездие? хотите ли воздать Мне?»

125