Тирмен - Страница 128

128

Господи, как же они пахнут!

Дыша полной грудью, молодой человек двинулся прочь из больничного двора.

– Додик! – закричала за его спиной женщина в накрахмаленном чепчике, похожем на снежную корону, до половины высунувшись из окна третьего этажа. – Давид Рувимович! Подымитесь в реанимацию! Скорее! Додик, вы такого еще не видели…

В голосе женщины звучал гибельный восторг, как сказал бы писатель Бабель, он же Бобель, он же Баб-Эль, чей дед был раввином-расстригой и отчаянным атеистом.

Снизу, от центрального входа, поспешно гася окурок, уже торопился толстый доктор с мясистым носом и брюзгливо поджатыми губами.

Не оборачиваясь на суету медиков, молодой человек застегнул ветровку и вышел за ворота.

«…и понял, что он в раю».

VII

Таксисты скучали в ожидании клиентов. К большому сожалению, сегодня посетители неотложки либо приезжали на собственных машинах, либо предпочитали ждать троллейбус. А соглашаться ехать куда-нибудь рядом, скажем, в начало Алексеевки, за жалкий червонец было ниже достоинства королей баранки. Лучше стоять на долгом приколе, лениво перебрасываясь репликами с соседями, приканчивая пачку «Monte-Carlo» и слушая радио.

Больше всего это напоминало сидячую забастовку.

Знакомого блондина Данька заприметил еще от ворот. Блондин развалился на сиденье, высунув ноги наружу, в открытую дверцу, и читал рекламный дайджест, который бесплатно засовывают в почтовые ящики. Его радио орало громче всех, потому что там пел Высоцкий. Ровно через два месяца исполнялось двадцать восемь лет со дня смерти артиста, и многие станции начали готовиться заранее. Очередной всплеск популярности, возникший после выхода на экраны римейка «Бегства мистера Мак-Кинли» с полным комплектом ранее выброшенных цензурой песен, обещал увеличение количества радиослушателей.

– А ну-ка бей-ка, кому не лень!
Вам жизнь – копейка, а мне – мишень.
Который в фетрах, давай на спор:
Я – на сто метров, а ты – в упор…

Передумав брать такси, Данька обогнул машину блондина и двинулся пешком вверх, к улице Деревянко. Направо и налево от него кипели стройки. В прошлом году жителей здешних «халабуд» наконец отселили, предоставив новые квартиры на Северной Салтовке. Теперь здесь возводились элитные многоэтажки, маня желающих рекламой подземного гаража, охраняемой территории и автономного энергообеспечения.

Интересы больницы, страдающей от постоянного грохота, учитывались мало.

Позади, толкаясь в спину, затихал хриплый голос:

– Не та раскладка, но я не трус.
Итак, десятка – бубновый туз!
Ведь ты же на спор стрелял в упор,
Но я ведь снайпер, а ты – тапер…

«Песня про снайпера, который через пятнадцать лет после войны спился и сидит в ресторане». Дядя Петя, случалось, когда скучал в каморке, включал старенький магнитофон и крутил кассету Высоцкого, всегда одну и ту же.

Названия песен, указанные на вкладыше, Данька выучил наизусть.

Возле остановки маршрутного микроавтобуса, у выхода со двора жилого дома, стояли двое. Мужчина и женщина, возраста Данькиных родителей. Мужчина виновато улыбался, словно только что пришел издалека, не вовремя, невпопад, и сейчас не знал, что сказать по этому поводу. Женщина обеими руками держала его за щеки – бережно, с робостью, как держат хрупкую, однажды сломавшуюся и потом склеенную ценность – и вглядывалась в лицо, надеясь высмотреть там ответ на вопрос, известный только ей.

Оба молчали.

Для них не существовало ничего, кроме возвращения и немого вопроса.

Стоя в автобусе и держась за ременную петлю, Данька всю дорогу вспоминал эту странную пару. Представлял себя с Леркой на их месте. Интересно, что должно произойти, чтобы мечта Конана-варвара вот так смотрела на него? Да, в сущности, ничего особенного: вернется мечта от надоедливой Дарьи Тютюнец, спросит, купил ли муж хлеб и бананы, начнет счастливо ворчать, что вечно он лезет, а у нее живот, который надо беречь…

На углу он взял батон «Слобожанский» и гроздь бананов.

Вдоль всей улицы мальчишки жгли тополиный пух. Костры сопровождали Даньку от угла до дома, где жили родители, сменяв с доплатой две двухкомнатные малогабаритки на одну четырехкомнатную – большую, с парой санузлов, в том же самом подъезде, на последнем этаже. Мама сейчас на работе, отец тоже…

Пройдя под аркой, он свернул во двор, намереваясь срезать дорогу.

Во дворе профессор Линько выгуливал Джека.

Гуляя без поводка, пес тем не менее никуда не отходил от хозяина, гордо задрав лобастую голову и стараясь держаться у правого бедра профессора. Словно исполнял неслышную для других команду «Рядом!». Джек весь лучился сознанием выполненного долга. Вот, значит, ждал. Честно, как положено. И дождался. Теперь гуляем. Теперь все будет в порядке.

Из окна профессорской квартиры за ними следила дочь Линько. На ее обрюзгшем, щекастом лице читался ужас.

– Доброе утро, Игорь Осипович, – поздоровался Данька.

Профессор подслеповато сощурился:

– А-а, Данечка? Доброе утро. С ночной смены?

– Ага. Со смены.

– А я, как видите… – Рука Игоря Осиповича легла на холку овчарки, потрепала с нежностью, которую трудно было предположить в черством сухаре-кляузнике. – Вот, гуляю. Погода сегодня замечательная…

Он задрал голову и уставился близорукими глазами в окно, где окаменела его дочь.

Зябко повел плечами, как если бы строгий черный костюм, новенький, с иголочки, оказался ему тесен.

– Как вы думаете, Данечка… Наверное, в таких случаях завещание теряет силу?

– Не знаю, – честно ответил Данька. – Должно терять.

128